В СИЗО меня встретили с уважением (а может и со страхом), приезжал даже чиновник из отдела собственной безопасности УФСИН. Мне даже сначала камеру продемонстрировали, чтобы я убедилась, что она приличная. По местным меркам действительно приличная: нас трое, есть холодильник, телевизор, горячая вода (правда, не всегда, так как маленький напор). Но условия безопасного содержания не соблюдаются: одна из сокамерниц ранее судима, сейчас осуждена второй раз, тогда как судимых и несудимых должны содержать отдельно, даже бывших сотрудников.

Весь инвентарь — кровати, одеяла — 1958 года рождения (я не шучу). Решетки на окнах с двух сторон и приварены, так что если пожар, не успеют. Есть ту пищу, которую тут дают, в принципе нельзя — опасно для здоровья. Но я, видимо, уже в таком психологическом состоянии, что впечатлить меня нельзя ничем, даже душем один раз в неделю! В принципе судья не представляет, что такое СИЗО, даже если участвует в выездных судебных заседаниях. Такие заседания обычно проходят либо в следственных кабинетах, а они отремонтированы: пластиковые окна, чистота, на стенах панели, хороший свет, либо в самых лучших помещениях: в тюремной больнице, например, заседания проходят в библиотеке. Адвокаты, за редким исключением, тоже не вникают [в условия содержания их подзащитных], они всегда спешат. По сути, ни судья, ни адвокат не в состоянии адекватно оценить, что происходит внутри.

Уже на следующий день после моего приезда сюда все в СИЗО знали, что сидит бывший судья. При этом была специально запущена информация, что меня посадили за взятку в 5 миллионов рублей. Хорошо, что Саша (муж Татьяны — прим. ред.) мне передал питерскую "Новую газету" со статьей про меня, и я отдала ее читать персоналу. Потом уже все влезли в интернет и стали по-другому на меня смотреть — как персонал, так и контингент.

Встречала я тут и людей ранее мною судимых. Так, на следующий день после того, как я здесь оказалась, меня повели на осмотр в медсанчасть, так как накануне вечером, когда меня сюда доставили, у меня было очень высокое давление, а врач отказался меня принимать. Там, в медсанчасти, я встретила женщину — помню только ее фамилию — которую я осудила в 2007 году. К приговору она претензий не имела — она получила условный срок (что-то с наркотиками), но в 2011 она перестала отмечаться в уголовно-исполнительной инспекции, и суд заменил условное осуждение на реальное. При этом почему-то она решила, что это сделала я, хотя я с 2008 года судьей не работаю. Как она потом пояснила, адвокат ей рассказал, что хотел попасть ко мне на прием, но не попал. Видимо, был "положняковый" (бесплатный). С трудом ей объяснили, что я ни при чем, при этом я сидела в клетке, а она стояла рядом.

Вскоре после этого я шла по территории с одним хилым охранником, а рядом человек 20 мужчин из спецотряда (осужденные, работающие в СИЗО) разгружали машину. Один из них, увидев меня, радостно закричал: "Здравствуйте, товарищ судья!" Лицо знакомое, вроде как дело прекращала в отношении него. Видимо, сел снова. Остальные тут же отреагировали: "Тамбовский волк ей товарищ!" Если что — один охранник ничего бы с ними не сделал.

Я за свои приговоры спокойна — ни одного неправосудного я не выносила. Но это с моей точки зрения. А с другой стороны?

Конечно, те, кого я судила, тем более женщины, практически уже не сидят, а если и сидят, то не здесь. Из тех, кто здесь, в основном статья 228 (наркотики) и 159 (мошенничество) — по ней идет много бухгалтеров и юристов, и даже заместитель руководителя нотариальной палаты Санкт-Петербурга.

Письма судьи из СИЗО. Часть 2

24.08.2012 15:33

Письма судьи из СИЗО. Часть 1

"Никто не обратил внимания на мои заявления о том, что мой арест — в том числе месть за мою работу судьей. Яшков — бывший следователь прокуратуры Калининского района, работал в период, когда я там работала судьей. Зампрокурора Петербурга Резонов тогда работал прокурором Калининского района.

Я выносила оправдательные приговоры, возвращала дела, выносила большое количество частных определений по нарушениям, допущенным при проведении предварительного расследования. Все это вызывало ненависть со стороны прокуратуры. Операми, сопровождающими мое дело, руководит начальник КМ ГУ МВД по Санкт-Петербургу Власов — он был в Калининском районе начальником убойного отдела. Мною был осужден его родной брат — сотрудник милиции Власов, имени не помню. Эти люди могут быть объективными? Или беспристрастными? Или же они воспользуются моментом?

Следователь Яшков бегал сюда три дня после моего ареста, требовал ухудшить мои условия содержания. Привез в медсанчасть все мои медицинские карты с тем, что если я буду просить меня госпитализировать, сделали бы заключение, что я в этом не нуждаюсь. Все медицинские экспертизы, которые они провели, — незаконные, и я в своем заявлении о голодовке написала, что ответственность за мое здоровье лежит на нем. В СИЗО очень боялись огласки истории с моей голодовкой. Ко мне каждый день ходила делегация от администрации с уговорами ее прекратить. Я голодала неделю, в связи с состоянием здоровья была вынуждена прекратить.

Квалификационная коллегия судей, которая согласилась на мой арест, — это фарс, о ее решении я знала заранее. С 3 июля за мной следили три машины наружки, чтобы я не скрылась. Правда, я все равно съездила в Москву, а они этого даже и не заметили. На комиссии присутствовали 12 человек, из них двое — представители общественности. Голосовали так: девять — за мой арест, трое против. Поскольку голосование тайное, я не знаю, кто именно был против. Но думаю, что как раз представители общественности.

Большинству было неудобно, никто не смотрел мне в глаза — особенно когда вызвали скорую помощь, потому что мне стало плохо. Председательствующая Володкина отказалась предоставить отдельное помещение для моего осмотра и снятия кардиограммы, заявив, что в суде такого помещения нет. В итоге мне пришлось раздеваться (а я была в платье) перед всей коллегией и ложиться на пол. Адвокату самой после этого зрелища стало плохо.

С сочувствием смотрела на меня только Нина Манида — представитель общественности, несмотря на то, что я возражала против ее участия. Остальные были удивлены, смущены, но против ареста проголосовали только трое. Всем хотелось побыстрее закончить.

Из-за моей истории 5 августа умерла моя свекровь. Она не знала, что со мной: Саша (муж) ей не говорил до этого, но, так как я ей долго не звонила, в итоге вынужден был ей сообщить, мы все-таки 22 года вместе. Она не поверила, перезвонила моей маме, а ночью у нее случился инфаркт, и она умерла. То есть на совести этих людей уже есть смерть... Саше, конечно, тяжело.